ЕЩЕ БОЛЬШЕ ИНТЕРЕСНОГО И ПОЛЕЗНОГО В НАШЕМ ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛЕ «Здоровье уральцев» https://t.me/minzdravso
ПОДПИСЫВАЙСЯ!
Региональный центр медиакоммуникаций в сфере здравоохранения Свердловской области
Чтобы каждый свердловчанин, которому поставлен онкологический диагноз, мог получать современное эффективное лечение, в регионе успешно действует профильное учреждение здравоохранения — Свердловский областной онкологический диспансер. Это масштабный медицинский центр с мощной диагностической базой, операционными стационарами и, самое главное, с командой высококвалифицированных специалистов, чей опыт помогает спасать тысячи жизней.
Руководство такой командой опытных медиков, многие из которых являются экспертами с мировым именем, — большая ответственность. О том, кто и как даёт отпор раковым опухолям, рассказал новый главный врач СООД Евгений Александрович Киселев, назначенный на эту должность в ноябре по решению губернатора Свердловской области.
– Онкологической службе Свердловской области в наступающем году исполнится 95 лет. Начиналось все в 1927 году с 15 коек на базе областной больницы. Что из себя представляет онкологическая служба сегодня?
– Сейчас это гигантская служба. Кроме онкологического диспансера, у которого есть еще два филиала в Каменске-Уральском и в Нижнем Тагиле (всего 1060 коек), у нас есть 18 центров амбулаторной-онкологической помощи, а также порядка 45-50 стационаров, где проводится противоопухолевая лекарственная терапия. Количество людей, задействованных в оказании онкологической помощи, приближается, наверное, к 2,5-3 тысячам.
– Если пойти по пути пациента, у которого обнаружили рак, это, как правило, обнаружится на профосмотрах. Человек попадает на приём к онкологу в районную больницу. А дальше что? Куда его направляет врач?
– В соответствии с маршрутизацией онколог должен направить пациента в Центр амбулаторной онкологической помощи для обследования. Его результаты направляют на телемедицинскую консультацию в онкодиспансер. Раньше людей, направляемых очно, при отсутствии каких-либо обследований приходилось дообследовать, это увеличивало время работы с пациентами. В результате внедрения телемедицинских консультаций мы пришли к тому, что документы рассматриваются в течение 2-3 дней и ответ направляется врачу, который сообщает результат пациенту. Далее либо проведение дополнительных обследований, либо вызов в онкодиспансер на первичный приём.
– Правда ли, что пациенты после приёма могут позвонить в онкодиспансер и уточнить нужную информацию у врача?
– Да, это называется консультация врач-пациент. Особенно часто этим пользуются те, кто у нас давно лечится. Они звонят в кол-центр, заказывают обратный звонок, врач в течение 2-3 дней перезванивает и осуществляет консультацию пациента.
– Какое лечение выполняют непосредственно в Свердловском областном онкодиспансере?
– В Свердловском областном онкологическом диспансере есть все виды лечения за исключением протонной терапии и гамма-ножа, но эти методы лечения применяются крайне редко. На данный момент только на Соболева, 29 у нас 26 операционных, в которых оперируют людей каждый день с понедельника по пятницу включительно все 250 рабочих дней в году.
Радиотерапия у нас представлена пятью линейными ускорителями. Это современные машины, две примерно 2019-2020 года выпуска, ещё три с помощью областного и федерального министерств здравоохранения мы закупили и успешно установили в 2022 году. Это оборудование передового экспертного класса, на котором проходят лечение пациенты с минимизацией риска послелучевых осложнений.
Лекарственная терапия представлена тремя видами. Химиотерапия стандартная, таргетная терапия — препараты, направленные на лечение генетической поломки, которая приводит к появлению онкологии, и иммунотерапия, которая активирует иммунную систему пациента, и таким образом опухолевые клетки уничтожаются.
– Люди часто спрашивают, могут ли они как-то проверить себя на генетические мутации, если, например, у них мама болеет раком груди?
– Стартовала программа по выявлению наследственного рака молочной железы для людей, у родственников которых был обнаружен рак молочной железы. Мы активно вызываем пациентов с раком груди, их детей и берём у них анализы.
– Часто спрашивают, почему операцию выполняют в главном корпусе онкодиспансера на Широкой Речке, а на химиотерапию возвращают в районную поликлинику? Люди переживают, что на местах лекарственные препараты хуже или их нет. Это соответствует действительности?
– Это не соответствует действительности. Уже два года все препараты закупаются централизованно Минздравом. Это дало колоссальный экономический эффект, цена на них резко упала, количество значительно увеличилось, плюс резко сократилось время доставки. Раньше центральная районная больница редкий препарат могла закупать неделями и месяцами. В онкодиспансере мы оставляем на химиотерапию только тех пациентов, которые нуждаются в длительных инфузиях по 46 или более часов, когда пациенты должны находиться под постоянным наблюдением. Пациенту ставятся специальные приборы, но при этом он может вставать и ходить, делать любые манипуляции. Пациенты, которые направляются в центральные районные больницы, как правило, проходят курсы химиотерапии, которые занимают от 30 минут до 2-3 часов.
Схему химиотерапии, которая проводится в центральной районной больнице, врач знает заранее. В день выписки пациента из СООД, в день назначения ему этого курса химиотерапии, информация сразу же уходит районному онкологу и главному врачу этой больницы. Они заранее знают, какой пациент поступит к ним, на какой курс химиотерапии, чтобы они могли подготовиться, получить на складе препараты и этого пациента ждать. Все препараты абсолютно идентичны, больницы занимаются этим уже на протяжении 5 лет, опыт у врачей очень хороший и ошибок в лечении практически не встречается.
– Препараты российского производства, которыми мы заменяем зарубежные, — есть ли между ними разница?
– Клинической разницы в применении вообще никакой нет, формула химическая такая же, препараты просто изготавливаются на другой фабрике. За последние 10 лет мы видим, что разницы в противоопухолевом эффекте практически никакой нет.
– Существуют ли вакцины от рака?
– На данный момент существуют два вида вакцины. Первый — вакцины, которые предупреждают развитие рака шейки матки, провоцируемого определённым типом вируса папилломы человека. Здесь мы говорим о вакцинации от этого вируса как девочек, так и мальчиков. Женщин можно вакцинировать до 45 лет. С помощью этой вакцины можно добиться потрясающего эффекта в лечении рака шейки матки, вплоть до того, что женщины вообще не заболевают. Мальчиков вакцинируют для того, чтобы они этот вирус не передавали девочкам в дальнейшем. Что касается других видов вакцин, которые бы лечили рак, то зарегистрированного препарата для лекарственного применения сейчас нет, если появится — с удовольствием будем использовать.
– Евгений Александрович, должность главного врача онкодиспансера вы заняли в конце ноября, но работаете в СООД уже много лет. А почему вы выбрали такую специальность?
– Это получилось абсолютно случайно. Я хотел быть хирургом в первой центральной городской клинической больнице, три года работал там медбратом в приёмном покое. Но поскольку, как мне казалось, там я уже много что знал, то решил пойти в интернатуру в областной онкологический диспансер, который в то время располагался на Верх-Исетском бульваре.
Это было абсолютно непрезентабельное двухэтажное здание, старой постройки, наверное, 50-х годов, с деревянными перекрытиями. Но когда я пришел в первый день на работу в абдоминальное отделение, я понял, что хочу работать только здесь, решил никуда не уходить и добиться, чтобы меня взяли на работу именно в это отделение. То, что тогда делали врачи этого учреждения, а большинство из них работают и сейчас, мне показалось просто чудом. В хирургическом плане это было настолько, выражаясь современным языком, круто, настолько отличалось от общей хирургии, что меня это зацепило, и я решил остаться здесь. К счастью, меня оставили.
– А какие перед хирургами-онкологами ставили задачи 25 лет назад, когда вы пришли? Их за это время удалось реализовать? Как вообще всё выросло?
– За 25 лет всё серьёзно поменялось. По ряду локализаций, таких, как молочная железа, объёмы операций резко сократились для того, чтобы минимизировать косметический эффект. Что касается рака желудка, ободочной кишки, поджелудочной железы, печени, то наоборот, хирургия резко расширила свои показания: 30 лет назад о таких вмешательствах, как сейчас, хирурги даже и не мечтали, а сейчас они проходят практически ежедневно в наших операционных. Плюс лекарственная терапия внесла свои изменения.
– Евгений Александрович, вы, наверное, как никто другой, знаете, как важно наставничество в онкологии. У вас был наставник?
– Наверное, мне повезло, у меня их было два. Первый – Юрий Владимирович Истомин, человек, который меня принял на работу. На протяжении долгих лет он учил меня диагностировать, оперировать, лечить пациентов. Абдоминальная онкология — это самый тяжелый профиль, самые большие операции, самые тяжелые пациенты. Поэтому я безмерно благодарен ему за все, что он для меня сделал. Плюс под его руководством я начал вести научную деятельность и во многом благодаря ему защитил кандидатскую диссертацию.
Второй человек, который был моим наставником еще до прихода в онкодиспансер, был Дмитрий Евгеньевич Емельянов. Он трудился заместителем главного врача по лечебной работе. Он тоже принял активное участие в моей судьбе, очень много для меня сделал. Ему также огромное спасибо.
– А вы сейчас являетесь наставником для молодых специалистов?
– Поскольку по совместительству я еще работаю на кафедре онкологии, то мои первые лекции студентам я читаю не по какой-то локализации, а рассказываю им о том, что с ними будет происходить в онкодиспансере, как нужно себя вести, что это за профессия. Не секрет, что поколения сейчас приходят абсолютно другие и ценности у этих поколений меняются. Раньше мы ставили во главу угла профессионализм в узком смысле этого слова, стремились оперировать. И первыми вопросами, когда мы приходили на работу, были, когда я могу выйти на работу и что я буду делать? И когда вы мне дадите оперировать как можно больше?
На данный момент половина приходит и спрашивает, какая у меня будет зарплата. Конечно, это не менее важно. Но и эти люди не разочаровываются, приходя в наше учреждение. Но половина все-таки спрашивает, что я буду делать. И это вселяет определенную уверенность, что люди приходят именно за тем, чтобы помогать другим.
– Из СМИ мы часто знаем, что у вас в учреждении проходят различные проверки. А для чего они проводятся?
– Вообще-то они проводятся в каждом медучреждении. Из СМИ мы знаем только о некоторых из них – ТФОМСа, Минздрава, силовых структур. Но постоянные проверки никто не замечает, а они идут ежедневно.
– То есть это рутина?
– Да, обычная рутина. Страховые компании проверяют наш диспансер каждый день. И вообще любую медорганизацию. Последние пять лет онкологии уделяется пристальное внимание, потому что вливается значительное количество финансовых средств, как на модернизацию онкологической службы, так и на лекарственное обеспечение. Соответственно, это нужно держать под контролем. Смысл этих проверок целиком понятен. Истории болезни изымаются тысячами, и тысячами просматриваются экспертами. И смысл этих проверок есть. Но не наказать, хотя и такое случается, мы этого не скрываем, а показать те недостатки, которые существуют в учреждении, в отделении, либо у конкретного главного врача.
Также раз в год у нас бывают проверки со стороны Национального медицинского исследовательского центра онкологии имени Н. Н. Блохина, который курирует СООД. Они нам указывают на те вещи, которые мы меняем и потом наша работа улучшается. Это взгляд со стороны.
– Персонал к проверкам относится спокойно? Уже привыкли?
– До врачебного персонала проверки доходят редко, их ежедневную работу можно проверять по документам, для этого не обязательно выходить на рабочее место. А вот то, как медики эти документы оформляют, вот это проверяют.
– То есть во время проверок обычная жизнь онкоцентра не останавливается?
– Вообще никак. Как правило, задействована бухгалтерия, экономисты, отдел статистики, оргметодотдел, главный врач и его заместители. Даже если проверка касается обычных врачей, то занимает, может быть, полпроцента их времени.
– Насколько высока ротация кадров в онкологической сфере?
– Люди, которые приходят в онкологию, редко из нее уходят, на самом деле. Наверное, процентов десять. Бывает, что иногда люди перемещаются из одного онкоучреждения в другое, могут в другую область переехать, но, тем не менее, остаются в этой же специальности.
– Если предположить, что онкология — это большая семья, то в каждой семье бывают ссоры, недопонимания и случаются кризисы. У вас такое в онкоцентре бывает?
– Кризиса в глобальном смысле этого слова у нас нет. Могут быть какие-то небольшие недопонимания, но они носят абсолютно рабочий характер. Например, кому и какую операционную отдать в тот или иной день. Или, например, выходить ли нам на работу в новогодние праздники? Все же люди 11 дней будут отдыхать, а мы со 2 по 6 января пять дней будем работать. У нас будут работать и поликлиника, и диагностика, и стационар. Потому что невозможно на 11 дней остановить химиотерапию, увеличить межкурсовой интервал, отложить операцию или лучевую терапию. Есть рабочие моменты, которые в течение пары-тройки минут или максимум часов разрешаются.
– О платных услугах в государственных учреждениях. Не секрет, что каждая больница их оказывает. Не мешает ли объем оказания платных услуг лечению пациентов по полису ОМС?
– Платные услуги бывают нескольких видов. Это платные услуги людям, у которых нет медицинского полиса, например, служащим силовых ведомств. У них нет медицинского полиса, а есть ведомственная поликлиника. Но когда они заболевают онкологией, то обращаются к нам. Это хозрасчетные пациенты, за которые платит соответствующее учреждение. И второй вариант – это люди, у которых есть полис ОМС, но которые по какой-то причине решили получить эту помощь платно, например, пациенты, у которых нет направления. Они не обратились к районному онкологу, решили напрямую после платной клиники обратиться к нам. Причем это пациенты не с онкологией, а только с подозрением на онкологическое заболевание. Как только мы видим, что у них онкологическое заболевание точно возникло, мы тут же их переводим на ОМС.
Также есть категория пациентов, которые решили получить второе или третье мнение. Допустим, пациента не устраивает мнение врача на приеме, мнение консилиума и он решил лично сходить к заведующему и поговорить с ним, подстраховаться. И еще возможны варианты, когда пациенты наблюдаются по месту жительства, но у них возникают какие-то вопросы, которые они не могут максимально быстро у себя решить. Тогда они приходят и просят проконсультировать их именно сегодня, а не завтра. Разумеется, всех пациентов, у которых онкологическое заболевание, мы обязательно предупреждаем, что абсолютно эту же помощь, да, не в течение ближайшего получаса или дня, а может быть, через три-через четыре дня, но вы можете получить бесплатно в рамках программы госгарантий.
Средства от платных приёмов тратятся на зарплаты медиков, прежде всего, на обучение врачей, а также на закупку медицинского оборудования. Мы знаем, что техника стоит прилично, поэтому за счет этих средств мы себе можем это позволить. За счет средств, которые мы получили с платных услуг в следующем году мы планируем закупить три лапароскопических стойки для операционных. Поскольку операционных у нас стало значительно больше, на данный момент у нас их 22, которые занимаются большими открытыми операциями, плюс две эндоскопические операционные и две рентгеноперационные. Сейчас у нас уже 11 стоек. Новые стойки позволят отделениям расширить свои возможности, расширить перечень пациентов, которым можно выполнять эти операции именно лапароскопическим доступом. Мы эти финансы тратим именно на лечение всех пациентов, а не только платных.
– Вы уже упомянули о том, что в 2025 году будет закупаться новая лапароскопическая стойка. А еще какие планы?
– Со следующего года стартует программа модернизации онкологии №2. Это будет модернизация радиологической службы, лечение радиофарм препаратами, это «горячие койки», диагностика с помощью радиофарм препаратов, так называемого ПЭТ КТ. Планируется закупка современной гамма-камеры, совмещенной с компьютерным томографом, и позитронно-эмиссионный томограф. Возможно, будет даже построен новый корпус с горячими койками для лечения данных пациентов.
– Это в ближайший год?
– Это планы на 5 лет до 2030 года.
– Как лично для себя вы видите роль главного врача? Это все-таки больше управленец или врач, который может подстраховать своих коллег в случае, если произошло ЧП в операционной?
– В случае ЧП в операционной главный врач там не нужен. Он, возможно, может понадобиться, если он какой-то суперспециалист. Но я думаю, что, если он лет пять работает главным врачом, наверное, его роль в операционной незначительная. К тому же, кто у нас самый лучший хирург? Как правило, это всегда заведующий тем отделением, где это все происходит. Главный врач должен работать как управленец, на мой взгляд. Но управленец, который знает все нюансы работы в онкологии, знает все учреждение, начиная с подвала и заканчивая чердаком, все филиалы и сотрудников. Ну, может быть, не каждого, сотрудника, но, по крайней мере, врачей-то он должен каждого в лицо знать. К главному врачу должны иметь возможность обратиться в любую минуту не только заведующие, но и любые врачи. Руководитель должен знать нужды каждого отделения, ему необходимо ориентироваться во всей номенклатуре препаратов, расходных материалов, в оборудовании, которое закупается.
Нужно ориентироваться в хозяйственных вопросах, потому что в онкодиспансере, как и в любой организации, приходится постоянно что-то ремонтировать. А ремонт у нас иногда бывает грандиозный. Например, на этой неделе мы планируем запустить в работу новый аппарат МРТ. Его установка – это серьезный процесс, потому вес составляет порядка шести тонн. Нужна реконструкция помещения, наладка оборудования. И за этим всем в ежедневном режиме нужно следить, чтобы не упустить что-нибудь.
– Последние четыре года вы были заместителем главного врача по лечебной части и двери вашего кабинета были открыты для пациентов. Они очень переживают, что сейчас к вам не попасть.
– Мои двери открыты не только для пациентов, мои двери открыты прежде всего и для персонала, дверь закрываю только на совещание. Меня сотрудники останавливают в коридоре, заходят ко мне в кабинет с пациентами. Буквально на днях два пациента пришли, у них были вопросы, которые не смогли решить в поликлинике. Я их принял. Пациенты могут приходить практически ежедневно с 08.00 до 16.00, если я на работе.